Убийство священника Даниила Сысоева лишний раз продемонстрировало предрасположенность нашего общества к конфликтам на религиозной и национальной почве. В то же время демографический спад и массовая иммиграция все больше и больше меняют этноконфессиональный состав России. В этих условиях неудивительно, что ксенофобия постоянно растет, а многочисленные призывы к толерантности остаются малоэффективными. Напрашивается вывод о том, что мультикультурность — серьезный вызов, требующий осмысления.

Откуда возникает навязчивая боязнь людей иной национальности или веры? Очевидно, корень проблемы — инстинкт самосохранения, который во много раз сильнее пищевого и полового вместе взятых. В отличие от животных человек живет в относительной безопасности, а значит, потенциал мощнейшего инстинкта оказывается почти нереализованным. Психологами давно замечено, что у нас есть своего рода потребность испытывать страх. В этом одна из причин многих фобий: кто-то в лифт боится зайти, а кто-то на балкон ни ногой. Однако с такими страхами наш разум хотя и безуспешно, но все-таки борется. А вот в случае с ксенофобией сознание начинает подыгрывать желанию бояться.

Еще одна причина ксенофобии кроется в исторической памяти народа, где живут представления об этнических и религиозных противостояниях прошлого. Мне часто приходилось слышать мнение, будто бы массовое проникновение арабов в Европу сопоставимо с захватом германцами Рима, который привел к краху античной цивилизации. Полная чепуха. Во-первых, Римская империя находилась в глубоком кризисе задолго до Великого переселения народов. А во-вторых, античная государственность была во много раз примитивнее современной западной. Сегодняшняя власть обладает беспрецедентной системой контроля и социальной инженерии. Теперь невозможно прогуляться по центру Москвы и не быть зафиксированным десятками видеокамер наружного наблюдения. Сотовые телефоны и банковские карточки позволяют обнаружить абонента в любой точке планеты. Наша жизнь становится все более контролируемой и прозрачной, причем с нашего же согласия. И вот это-то обстоятельство несет реальную опасность. Я очень боюсь, что именно как реакция властей на миграционный кризис может возникнуть новый вариант тоталитарного режима. Ведь чиновники любой, даже самой демократической, страны склонны все социальные проблемы решать административными мерами. В будущем мы рискуем оказаться, образно говоря, в «электронном концлагере». Чтобы этого не произошло, гражданское общество обязано разделить с государством ответственность за преодоление и профилактику этноконфессиональных конфликтов.
Серьезное препятствие для построения толерантного общества — шовинизм, основанный на ложном национальном мифе. Сегодня во всех развитых государствах падает удельный вес представителей титульных наций. Обывателю сложно с этим примириться. Ему кажется, что нация как явление существовала с незапамятных времен. А значит, должна быть и в будущем. На самом деле это поздний феномен. Он возникает лишь во второй половине XIX века, когда значительная часть населения европейских стран начинает говорить на литературных языках. До этого мир населяли племена и этносы, которые общались на многочисленных наречиях. Жители средневековой Гаскони вряд ли поняли бы речь нормандца, каким-то чудом оказавшегося в их краях. Да и сегодня знаток классического французского, попав в Прованс, испытывает шок по той же причине.
Только в эпоху Ренессанса появляются национальные языки, над созданием которых трудятся великие гуманисты — Петрарка и Данте, Рабле, Шекспир, Сервантес. Русский язык возникает еще позднее, в XVIII веке, благодаря Михаилу Васильевичу Ломоносову. За основу он берет южнорусские и украинские говоры, отбросив свой родной северный диалект. Поэтому нам сегодня непонятен язык поморов. Ученый почти с нуля создает грамматику, заимствуя некоторые элементы из классической латыни. Не случайно наши названия падежей суть буквальный перевод с латинских аналогов — nominativus, genetivus, dativus, accusativus. Ломоносовский русский был тяжеловесным и искусственным. Помните, как тяжело было в школе учить его оды? Лишь гению Пушкину удалось не только упростить, но и оживить эту конструкцию. Великий поэт сделал литературную речь доступной народу, создав тем самым важное условие для появления нации. Однако общий язык не единственная ее опора. Необходим также общепринятый образ прошлого — национальная история. Эту задачу решают историки и писатели, такие как Татищев и Карамзин в России или оба Дюма во Франции. Во второй половине XIX столетия в Европе появляется массовое начальное образование. И лишь с этого момента учителя словесности и истории начинают нелегкую работу по формированию титульной нации. В нашей стране ее колыбелью стала земская школа.
Если нации существовали не всегда, значит, рано или поздно они исчезнут. Сегодня для всех стало очевидным зарождение нового проекта, смысл которого в полной мере неясен даже тем, кто его создает. Поэтому ему дали ни о чем не говорящее название — «постмодерн». Насколько я могу судить, реализация этой программы будет сопровождаться распадом больших сообществ людей и дроблением «социального тела» на мелкие сегменты. Можно пофантазировать и предположить, что в будущем молодежные субкультуры перестанут быть игрой бунтующих подростков и заменят собою нацию в качестве базовой идентичности. В таком случае возникнет ситуация, аналогичная той, которая имела место в Средневековье. Литературный язык станет элитарным, а разговорный раздробится на множество говоров. Ведь у каждой субкультуры не только свой уникальный стиль жизни, но и сленг. Таким образом, массовая миграция есть внешний фактор, лишь усиливающий неизбежный распад титульных наций, «предусмотренный» проектом постмодерна. Для нас, людей, воспитанных в духе прежней парадигмы, это катастрофа. Но катастрофа — оборотная сторона развития. А исчезновение традиционной крестьянской культуры, богатейшей и самобытной, разве не такая же трагедия? Моей маме, например, еще повезло слышать от ее бабушки по-настоящему народные сказки. А я их уже не слышал.
В одном эссе Григория Померанца я прочел гениальные слова: «Экстремизм есть попытка упростить мир, ставший слишком сложным». Значит, толерантность суть спокойное принятие того факта, что привычная картина социальной жизни меняется до неузнаваемости. Однако это не означает, что мы должны игнорировать те вызовы, которые бросает современность. Правы те, кто полагает, что демографическая проблема важнейшая для нашего общества. Но, как мне кажется, у нас утвердился ложный подход к ее решению. Выживание народа вопрос не количественный, а качественный.
Надо понять простую истину: важно не то, сколько нас, а то, какие мы. Позволю себе привести пример, который на первый взгляд может показаться сомнительным. Целых двести лет сравнительно небольшая английская администрация управляла многомиллионной Индией. И дело тут не только в технологическом превосходстве. Одной лишь силой нельзя так долго держать в повиновении огромную империю. При всех негативных сторонах колониализма нельзя не признать, что до определенного момента индусы испытывали уважение к «белому человеку». Здесь нет никаких расовых предрассудков. Уважение вызывал не цвет кожи, а джентльменский дух. Созданный англичанами буржуазный этос многое позаимствовал у христианства. Их идеал выражается английским словосочетанием self-made man («человек, сделавший сам себя»). Сегодня принято искажать это понятие, сводя его к идее внешнего карьерного успеха. На самом деле успех рассматривался творцами этой доктрины лишь как неизбежное следствие постоянного саморазвития личности. По-настоящему счастливым, по их мнению, может быть лишь тот, кто до самой смерти совершенствует свою душу, кто трудится и к каждому занятию умеет подойти творчески. В этом они видели призвание, данное человеку Богом. Думаю, правильно понятая идея self-made согласуется не только с английским протестантизмом, но также с православием и исламом. Когда-то св. Иоанн Златоуст высказал мудрую мысль. По его словам, Бог создал Адаму совершенное красивое тело, а затем повелел: «А теперь сотвори себе сам прекрасную душу». В исламе есть схожее понятие — джихад сердца. Это главная разновидность священной войны — борьба с самим собой, со своими недостатками.

Позволю себе поспорить с Марксом: бытие не всегда определяет сознание. Часто бывает наоборот. Капитализм, глобализация сами по себе не плохи и не хороши. Все зависит от нас. По-моему, гражданским можно назвать лишь общество с определенной «критической массой» людей джентльменского духа. Их появление — это уже не просто вопрос личного нравственно-психологического выбора. Это вопрос выживания.

Алексей ЦАРЕГОРОДЦЕВ, преподаватель Челябинского госуниверситета